10. Тринадцать подмен радикала


Алинский: от местных общин к протестным движениям

Сол Алинский.jpg

В 1946 году вышла книга Сола Алинского (Saul Alinsky, 1909-1972) «Побудка для радикалов» (Reveille for Radicals), которая стала учебным пособием для целого ряда социальных организаторов США. В основу книги лёг опыт социальной организации соседских общин иммигрантов Чикаго с целью улучшения их уровня жизни.

Первым успешным проектом Алинского стала организационная работа в чикагском квартале BYNC — Back of the Yards («На задворках»). Повседневная жизнь в трущобах этого района была описана в романе Синклера «Джунгли». Район населяли бывшие эмигранты из Европы: поляки, ирландцы, литовцы, словаки, немцы. Каждый пятый был безработным, многие жили за чертой бедности. Различные этнические группы практически не соприкасались в быту, ходили в собственные церкви и клубы, часто враждовали.

Алинский инициировал создание Совета BYNC, куда вошли более сотни лидеров местных организаций, ячеек, клубов, церквей. Алинский сам написал устав: «Эта организация основана с целью улучшения благосостояния людей района (коммьюнити) независимо от их расы, цвета кожи и происхождения путем создания демократического способа жизни». Лозунгом стало перефразированное вступление к конституции: «Мы, люди, будем сами решать свою судьбу». Проект BYNC продлился семь лет и был признан успешным.

На этом этапе Алинский познакомился с лидером профсоюзного движения США Джоном Льюисом, у которого многому научился. В частности, перенял и усовершенствовал такой подход, когда все власть имущие (Haves) рассматриваются как противники, с которыми неимущие (Have-nots) должны вести ненасильственную борьбу за свои права.

В дальнейшем работа социального организатора охватила многие другие сообщества обездоленных: чёрные гетто, мексиканских крестьян, получателей пособий, сексуальных меньшинств, «зелёных», феминисток и т.д. Весь опыт был осмыслен Алинским и превращён в технологию соорганизации местных сообществ, а также в практику подготовки социальных организаторов, на деятельность которых в обществе стал формироваться спрос.

На втором этапе своей деятельности Алинский начал экспериментировать с организацией протестных движений, ратующих за преодоление неравенства и начало широких социальных преобразований. На волне успеха BYNC и на деньги спонсоров Алинский организовал фонд Industrial Areas Foundation. Были запущены такие организации как Woodlawn (по названию чёрного района Чикаго) и FIGHT (Борьба), ставящие целью преодоление расовой сегрегации в сфере расселения, занятости и образования.

Цели и тактика работы стали меняться: вместо создания экономически самостоятельных демократических сообществ упор ставился на мобилизацию населения (часто через искусственное разжигание конфликта) с целью вытягивания ресурсов и привилегий у враждебного окружения, будь то корпорация, город, штат или государство.

Американская программа «Война с бедностью» способствовала возникновению в обществе запроса на профессию социального организатора и обеспечила необходимые финансовые ресурсы. Стали возникать учебные программы и тренинговые центры, один из которых был открыт фондом Алинского.

В 1971 году выходит вторая и самая известная книга Алинского — «Правила для радикалов» (Rules for Radicals), которая стала своего рода «библией» для организаторов всевозможных протестных движений. Объектом книги являются уже не местные общины, а любые группы людей, организованные в соответствии со специальными тактиками.

Тактики соорганизации были сформулированы Алинским в виде тринадцати правил, хотя автор предостерегал смотреть на них как на застывшую технологию. «Правила для радикала» упали на подготовленную почву и были использованы различными социальными движениями в США для усиления своего влияния. Алинский не разделял целей и ценностей большинства этих движений, однако к тому времени утратил контроль над применением своей технологии.

В дальнейшем, уже после смерти Алинского, произошло скрещивание выработанных им технологий социального организовывания с выборными и политическими технологиями. Сначала созданная в 1970 году на принципах Алинского ассоциация ACORN (The Association of Community Organizations for Reform Now), а затем по этой же модели The New Organizers (2012) стали работать уже не столько для защиты интересов бедных слоёв, сколько для прямого захвата власти в стране. В результате социальные технологи два раза подряд подняли своего лидера (Обаму) на высшую ступень власти.

Замечательное исследование опыта Алинского и эволюции его технологий представлено в работах Ирины Жежко-Браун «Social organizing от Алинского до Обамы» и «Что случилось с Хиллари Родем Клинтон». В качестве первого вывода процитируем вот эту мысль автора:

«Помимо технологий соорганизации Алинский сделал ещё одно открытие, оставшееся практически незамеченным, хотя оно, без преувеличения, определило дальнейшее развитие социальной системы США, некогда бастиона капитализма. Отказавшись от марксистского видения пролетариата как движущей силы революции, Алинский сделал ставку на другие социальные группы, которые в тот или иной момент чувствуют себя наиболее бесправными и лишёнными возможности изменить ситуацию (Have-Nоts). Разорвав причинную связь между пролетариатом и революцией, Алинский, по сути, первым создал технологию формирования революционной силы из любой, даже предельно атомизированной и территориально рассеянной социальной группы или групп, при условии, что они видят себя как Have-Nоts.»


Алинский: мораль вне этики?

В книге «Правила для радикалов» Сол Алинский предлагает свою формулировку вечного вопроса о том, оправдывает ли цель средства: «Оправдывает ли эта конкретная цель эти конкретные средства?»

Одной этой формулировки достаточно, чтобы понять тот нравственный принцип, на котором основывался и сам автор технологии организованного протеста, и многочисленные его последователи вплоть до организаторов политических выборов и оранжевых революций. Если средства подчиняются цели, это значит, что рано или поздно найдётся такая цель, которая способна оправдать любые средства.

«Этические нормы должны быть эластичны во времени», писал Алинский, а этика есть то, «что лучше для большинства». Слишком много размышлять об этике целей и средств — удел сторонних наблюдателей, а не «действующих лиц на полях сражений истории».

Алинский анализирует события истории и констатирует, что вся история состоит из «моральных норм, основанных на политике». Что важность вопроса об этике средств «обратно пропорциональна личной заинтересованности» или «расстоянию от места конфликта». Что в истории действует право сильного и право победителя, которого не судят. Что один и тот же поступок может быть оценен как геройский или предательский в зависимости от успеха или неудачи дела.

Когда нужно действовать, говорит Алинский, средства выбираются на утилитарной основе: «будет ли это работать?» Моральная оценка возможна там, где есть выбор из «одинаково эффективных альтернативных средств», а где выбора нет — нет и моральной оценки. Единственное средство автоматически становится моральным.

Алинский верно подмечает сложившееся положение дел и устоявшуюся мораль в мире, наполненном эксплуатацией, насилием и войнами, однако предлагает принять эти правила за норму. Алинский лишь ссылается на то, что в мире победителей и проигравших мораль относительна и переходит то на одну сторону, то на другую. Собственной этической оценки такому подходу Алинский не даёт.

Любопытно, что сутью работы социального организатора Алинский считает изменение в обществе статуса-кво: власть имущие всегда пытаются сохранить статус-кво, а неимущие всегда хотят изменить его. Однако в области общественных отношений Алинский полностью принимает устоявшийся «этический статус-кво», как нечто незыблемое. Прав не тот, кто ближе к любви, милосердию, состраданию, а тот, кто сильнее и успешнее.

Алинский много лет проработал с католическими церквями, которые были его первыми крупными спонсорами. Он сумел договориться с представителями церквей, апеллируя не к вере и ценностям, а к личным интересам конкретных священников и к выгоде самих организаций. В те времена католические общины начали терять паству (а значит и доход), так как многие прихожане покидали церковь ради участия в пролетарских движениях и забастовках. Алинский с помощью социальной организации лидеров сумел удержать рабочих в общинах, придав протесту иные организационные и деятельностные формы. С точки зрения социальных технологов — блестящая работа. А на длинной исторической дистанции? Разве утилитарный принцип «взывай к интересам, а не к убеждениям» не стал универсальным подходом для многих последователей Алинского, в том числе для тех, вроде Хилари Клинтон, которые стали использовать социальные технологии для разрушения христианских ценностей в обществе?

Как пишут исследователи, в частной жизни Сол Алинский был вполне порядочным человеком, не присваивал общественных денег и не переступал черту. На фоне политтехнологов и манипуляторов времён Клинтон он кажется «старомодным романтиком» и настоящим патриотом, затеявшим «мирную революцию» в Америке ради утверждения истинной демократии. Однако «моральный релятивизм» Алинского есть система его ценностей, его собственная мораль.

Трудно ждать от него попытки выйти за плоскость этой утилитарной морали, подняться к эталонам этики не сугубо земной, но религиозной. Судя по всему, в Бога и в реальность высших истин этот социальный организатор не веровал, хотя и заигрывал с образом Люцифера, назвав его в эпиграфе к своей книге «первым известным людям радикалом, который восстал против истеблишмента и сделал это настолько эффективно, что отвоевал собственное царство».

Разумеется, иметь высокий этический облик и совершать нравственные поступки, в том числе акты героизма и самопожертвования, люди способны в любую эпоху, даже при господстве атеистического мировоззрения. Однако, по горячему убеждению автора, глубина и красота высокой этики по-настоящему раскрываются внутри религиозной картины мира, где Бог или боги (а на земле — святые и праведники) выступают тем самым эталоном, в свете которого только и находят настоящую этическую оценку все земные события и все человеческие суждения о морали и нравственности. Трудно дать верную этическую оценку событиям истории и поступкам людей в отрыве от подлинных интересов человека, то есть интересов его души и духа, а также интересов всего живого в контексте не только земной жизни, но духовной эволюции в целом.

Отрыв морали от Этики порождает такую систему ценностей, где эталоном и мерилом становится сам человек, а точнее даже его поверхностная копия, его примитивная модель. Что хорошо и что плохо, что «выше» и что «ниже», что ценно и что нет, всё меряется земными интересами человека, ставшего богом.

Алинский рассуждает полностью в рамках человеческой логики и земной морали, а размышления о Боге и его голосе в душе (голосе совести) предлагает считать «борьбой с ментальными тенями», которая может только помешать настоящему практику в момент решительного действия. Но если мораль относительна, то это мораль вне этики.

Немудрено, что подобная картина мира накладывает шоры на глаза, притупляет голос живой совести и заставляет смотреть на все явления жизни и истории под углом зрения утилитарной, сплющенной, выхолощенной от всего духовного морали. Даже вроде бы очевидные примеры высокой этики со стороны людей, высоких духом, находят совсем иное объяснение.


Алинский и Ганди

Для начала вспомним, как смотрел Махатма Ганди на «вечную» дилемму целей и средств: «Между средством и целью существует такая же неразрывная связь, как между семенем и выросшим из него деревом… В моей жизненной философии цели и средства — понятия взаимозаменяемые… Успех нашего движения к цели зависит от чистоты наших средств. Наш метод делает путь длинным, возможно, чересчур длинным, но я убежден, что он — самый короткий… Надо позаботиться о средствах, а цель позаботится о себе сама.»

В «Правилах для радикалов» Сол Алинский анализирует феномен Ганди. Автор пишет:

«Ганди рассматривается миром как воплощение высочайшего нравственного поведения в отношении средств и целей. Можно предположить, что есть те, кто верят, что, если бы Ганди жил, никогда бы не было вторжения в Гоа или любого другого вооруженного вторжения… Он был человек, стремящийся к ненасилию якобы ради любви к человечеству, включая его врагов. Его целью была независимость Индии от иностранного господства, а его средством было пассивное сопротивление. История, а также религиозные и моральные взгляды настолько глубоко закрепили Ганди в этой священной матрице, что во многих кругах богохульно задавать вопрос о том, не была ли вся эта процедура пассивного сопротивления просто единственно разумной, реалистичной и целесообразной программой, которую Ганди имел в своем распоряжении; и что «мораль», окружавшая эту политику пассивного сопротивления, была в значительной степени рациональна, чтобы прикрыть прагматичную программу желаемым и необходимым моральным покровом.»

Далее Алинский пытается обосновать, что Ганди не использовал насилие только потому, что у него не было оружия, а если бы и было, то «у него не было людей, способных использовать оружие». Алинский упоминает автобиографию Ганди, в которой тот якобы недоумевает по поводу «пассивности и покорности своего народа в том, что он не мстит и даже не хочет отомстить британцам». Якобы Ганди и его соратники «неоднократно выражали сожаление по поводу неспособности их народа оказать организованное, эффективное и насильственное сопротивление несправедливости и тирании».

Затем Алинский цитирует Ганди из «Декларации независимости» от 1930 года: «Обязательное разоружение сделало нас немужественными, а присутствие чужой оккупационной армии, используемой до смертельного эффекта, чтобы сокрушить в нас дух сопротивления, заставило нас думать, что мы не можем заботиться о себе или защититься от иностранной агрессии, или даже защищать наши дома и семьи». Тут Алинский ещё раз заявляет, что, дескать, «эти слова более чем предполагают, что если бы у Ганди было оружие для насильственного сопротивления и люди, чтобы использовали его, это средство не было бы так безоговорочно отвергнуто, как хотелось бы думать миру». Хотя в той же Декларации абзацем ниже Ганди пишет: «Однако мы признаем, что наиболее эффективный способ обрести свободу — это ненасилие. Поэтому мы будем готовиться к тому, чтобы отозвать, насколько мы можем, все добровольные ассоциации с правительством Великобритании и будем готовиться к гражданскому неповиновению».

Объясняя по-своему феномен Ганди, Алинский продолжает: «Пассивное сопротивление Ганди никогда не имело бы шансов против тоталитарного государства, такого как нацисты. Сомнительно, чтобы при таких обстоятельствах идея пассивного сопротивления даже пришла в голову Ганди. Отмечается, что Ганди, родившийся в 1869 году, никогда не видел и не понимал тоталитаризма и сформировал свою оппозицию полностью исходя из характера британского правительства». Алинский не просто говорит за Ганди, что тот понимал и чего не понимал, но пытается поместить тактику Ганди в среду крайнего тоталитаризма, подталкивая нас к «очевидному» выводу о том, что ненасилие по отношению к нацистам даже не пришло бы Ганди в голову.

Однако Алинский не хочет допустить, что эту же ситуацию можно вывернуть наизнанку. Что в таком духовно-нравственном климате, где миллионы людей доверяют, как писал Даниил Андреев, «одному праведнику больше, чем сотне современных политиков», в такой атмосфере нацизм невозможен. Его и не было в Индии, а индийское государство даже в суровые времена являлось одним из самых неагрессивных в истории. Вот ещё у Андреева:

«Мы видели потрясающее зрелище: человек, не обладавший никакой государственной властью, в подчинении которого не было ни одного солдата, даже ни одного личного слуги, не имевший крова над головой и ходивший в набедренной повязке, стал совестью, стал духовным и политическим вождём трёхсот миллионов человек, и одного его тихого слова было достаточно, чтобы эти миллионы объединялись в общей бескровной борьбе за освобождение своей страны, а пролитие крови врага влекло за собой всеиндийский пост и траур.»

Ошибаясь в трактовке внутренних мотивов Ганди, Алинский, даёт вполне очевидную положительную оценку внешним результатам: «С прагматической точки зрения пассивное сопротивление было не только возможным, но и наиболее эффективным средством, которое можно было выбрать для прекращения контроля Индии над британцами… Зная, что нельзя ожидать насильственных действий от этой огромной и вялой массы людей, Ганди организовал бездействие: он придал ему цель, чтобы оно стало целеустремленным».

При этом Алинский всё-таки догадывается, что тактика ненасильственного сопротивления уходит корнями в глубокую религиозную традицию, хотя и трактует поведение индийцев по-своему, проще и площе, как и положено светскому человеку: «Их широко распространённое и близкое знакомство с учением о Дхарме сделало пассивное сопротивление нечуждым для Индостана. Проще говоря, Ганди сказал: послушайте, вы всё равно сидите там; но вместо того, чтобы сидеть там, почему бы вам не сесть здесь, а пока вы сидите, почему бы не говорить: даёшь независимость!».

Вообще, Алинский даёт повод подозревать его в плохом знании биографии Ганди, либо в умышленном искажении фактов. Так за несколько месяцев до смерти он говорит в интервью: «Возьмите даже Ганди: в течение десяти месяцев независимости Индии он согласился с принятием закона, делающего пассивное сопротивление преступлением, и отказался от своих ненасильственных принципов, поддержав военную оккупацию Кашмира. В дальнейшем мы увидели то же самое в Гоа и Пакистане». К слову: Ганди не называл сатьяграху «пассивным сопротивлением», более того, говорил, что ненасилие не означает бессилия.

Ганди погиб от руки фанатика спустя 5 месяцев после объявления независимости Индии, то есть не мог делать никаких заявлений «в течение десяти месяцев». Ганди до последнего дня пытался примирить индуистов и мусульман с помощью именно ненасилия. Он прошёл с мирной проповедью сотни деревень. За два дня до гибели закончил очередную, 16-ю по счёту, протестную голодовку, когда лидеры общин поклялись мирно улаживать конфликт. Да, Ганди пережил некое разочарование, но не в самом принципе ненасилия, а в своих личных возможностях повлиять на мирное решение масштабного конфликта, о чём неоднократно говорил. Он до конца был против разделения страны на две части по религиозному принципу (Индия и Пакистан), до конца верил, что религиозные различия не являются основой конфликта, что этот конфликт искусственно раздувается. Ганди уступил давлению и молча поддержал разделение только тогда, когда увидел, что на пороге ещё большее зло — гражданская война. Ввод войск в Кашмир в ответ на военный захват территории мусульманами — это уже правление Дж. Неру и других вождей, действующих целиком и полностью в логике «государственного реализма».

Как и положено человеку, чурающемуся вопросов веры и религиозной этики, Алинский в своём анализе обходит молчанием всю суть духовной и идейной стороны движения Ганди. Почему Мохандаса Ганди прозвали «махатмой», то есть «высоким духом». Почему тактикой борьбы стала «сатьяграха», и что это за истины, в которых необходимо упорствовать. Почему кровавые события в Пенджабе в самом начале сатьяграхи, когда мирные демонстранты не удержались от ответного насилия и спровоцировали массовую бойню со стороны армии, Ганди считал своей личной ошибкой «величиной с Гималаи». Почему только «ахимса» способна, в конечном счёте, прекратить бесконечное воспроизводство насилия в мире, когда насилие против насилия преумножает насилие. И почему «сварадж» для Ганди — это не просто муниципальное самоуправление, но и самоуправление собой, своими помыслами и поступками.

Разумеется, если народ допустил над собой насилие в своей крайней форме, в виде тирании или в виде внешнего нападения с целью физического уничтожения (как агрессия нацистской Германии по отношению к СССР), то уже поздно применять тактики ненасилия, как невозможно вылечить травами гангрену. Но нельзя агрессивные тактики ставить на одну доску с миролюбивыми. Это не однородные инструменты, одни в ряду других.

В конце концов, если смотреть глазами души и действовать в интересах подлинной свободы человека, свободы от духовной смерти и разложения, то использование тактики ненасилия (или сведение насилия к минимуму) — это и есть выбор самой «прагматичной» и самой эффективной тактики поведения.


Ловушка для социальных организаторов

На примере современных США можно наблюдать «блеск и нищету» американского social organizing. С одной стороны — оглушительный успех, когда социальные организаторы смогли продвинуть своих людей на многие ступеньки власти, включая высшую. Два президентских срока Барака Обамы, начинавшего в должности community organizer в чёрных кварталах Чикаго и, в конце концов, продвинутого «коалицией меньшинств» на высшую должность в стране, — это апофеоз технологий политической соорганизации. А госсекретарь и кандидат в президенты Хилари Клинтон была ученицей Сола Алинского, которому посвятила свою дипломную работу и у которого многое взяла.

Однако, с другой стороны, нельзя не отметить отход от подлинных целей и принципов соорганизации, который допустил уже сам Алинский, в результате чего можно наблюдать вырождение современной практики. Судя по всему, американских соорганизаторов учат уже не организации экономически самостоятельных сообществ с целью развития их членов и территорий, а учат технологиям выпрашивания пособий у государства и «отъёма» денег у бизнеса.

Власть вчерашних «социальных организаторов», ставших послушными орудиями государственной машины, привела к расширению «внутренней колонии» и окончательному закреплению миллионов людей в статусе просителей и получателей дотаций, поколениями живущих на welfare. Эти люди утратили зачатки самостоятельности и социальной активности, а потому стали идеальной массой для манипулирования и государственной диктатуры. Победа одиозного Трампа — это реакция среднего класса, того самого «молчаливого большинства», которое устало терпеть власть «крикливого меньшинства» и кормить «дармоедов».

Резюмируя свои исследования, Ирина Жежко-Браун пишет о «неадекватности созданных им (Алинским) социальных технологий в отношении выбранных им целей». В частности:

«Эксперименты, начатые во имя развития местной демократии, еще более подорвали самые основы демократии на местном уровне… Предложенная Алинским модель вовлечения граждан в решение своей судьбы через организации и формула демократии как «организации организаций» оказались не способными решить эту задачу… Члены общественной организации быстро теряют контроль над собственной организацией и превращаются в её пешек. Организации, созданные Алинским и его последователями, оказались захваченными и контролируемыми той же самой «номенклатурой», что и социальные институты.»

Размышляя об идеологии, Сол Алинский писал, что «на знамени организатора открытого общества изображён вопросительный знак», подразумевая состояние вечных поисков и сомнений, которое должно быть нормой для организатора, ибо для него «правда всегда относительна и находится в движении». Глядя на деградацию современной практики соорганизовывания в период Обамы-Клинтон, а именно — подмену целей, хочется поставить три вопросительных и восклицательных знака, как символ недоумения и возмущения.

Пытаясь найти ответ на вопрос, почему снова и снова в истории происходят подмены, почему технологии социальной организации, создаваемые для целей настоящего развития, начинают служить, в конечном итоге, целям противоположным, чаще всего можно услышать такой ответ: технологии попадают не в те руки.

Известна точка зрения, что сами по себе социальные технологии в целом нейтральны, они могут быть лишь эффективными или не эффективными в зависимости от того, достигают они поставленных целей или нет. Что разделять технологии на «чистые» и «грязные» — это приписывать им моральные качества, то есть наделять их «антропоморфными характеристиками», что противоречит самой природе технологий.

Однако многие согласятся, что в нашем обществе термин «социальная технология» начал приобретать сомнительную окраску и даже отрицательный смысл. Так называемая «социальная инженерия», включая организацию соседских сообществ, социальных движений и тем более революций, понимается часто как искусство манипулирования общественным сознанием. В основе такого расхожего представления лежат не только действия неэтичных людей и дурные плоды их деятельности, но и такие подходы сами по себе, которые трудно назвать этичными.

Вот кое-что из тактик Алинского из упомянутой статьи о нём: «Среди этих методов, сплава уроков мафиози Ф. Нитти и профсоюзного лидера Дж. Льюиса, были уличные протесты, пикеты против неугодных лиц по месту их жительства, срыв заседаний местных выборных органов, вываливание мусора перед жилищем официальных лиц, бойкот и шантаж бизнесов, публичное высмеивание и унижение неугодных лидеров, публичные театральные хэппенинги и буффонады, и другие нарушения неписанных правил общественного поведения.»

Однако давайте попробуем заглянуть глубже, чем сортировка технологий по этической шкале, либо констатация того очевидного факта, что результат технологий зависит от того, в какие руки (чистые или грязные) они попадают. Ведь можно поставить вопрос совершенно иначе. Может быть, сам по себе «социально-инженерный» подход содержит какой-то изъян, который способствует попаданию нейтральных технологий обязательно «не в те руки»?

Не опасен ли сам перенос научно-технического подхода в область человеческих и общественных отношений? Почему опять «благими намерениями» вымостилась дорога не к увеличению свободы людей, а к ещё большему их закабалению? Почему люди стали терять контроль над своими организациями, и что это за организации? Почему допустили подмену целей? Почему согласились на извращение методов? И главное, оправдано ли «ради эксперимента» отрывать средства от целей, технику от нравственности?

Хочется надеяться, что среди современных «социальных технологов» кому-то очевидна истина о том, что цель и путь всегда единоприродны. Что на каком-то глубоком уровне, на котором только и возможно говорить о подлинном развитии человека, цель и средства суть одно.

В 2018 году новые «радикалы» отпраздновали 200-летие Маркса. Призрак снова бродит по Европе, и снова «содрогаются» буржуа, как им было предначертано 170 лет назад в Манифесте компартии. Казалось бы, после подмены Маркса в том, что путь к социалистическому обществу лежит только через террор и диктатуру пролетариата (аналога современных «угнетённых меньшинств»), уроки должны быть извлечены. Не говоря уж о разоблачении «бесов революции» Достоевским и другими настоящими гуманистами. Но уроки опять извлекают лишь те, кто не борются за власть и наживу.

Корни проблемы уходят в тот далёкий исторический момент, когда человечество стало более технарём, чем гуманитарием. Когда произошёл расцвет науки, а научно-технические революции стали «освобождать» науку от религии и культуры. Это процесс достиг активной фазы примерно несколько сотен лет назад.

Во времена, когда Иисус Христос и его ученики ходили по земле, «социальное организовывание» уже было, а вот «социальных организаторов» не было. Во времена Пушкина и Достоевского, Герцена и Чернышевского (основоположников народничества и русского «общинного» социализма) уже были «радикальные организаторы», уже появлялись кружки и ложи, уже рассылались листовки с созвучными той эпохе «правилами радикала», но общественная мысль ещё отчаянно сопротивлялась победе технологий над человеком.

В российском обществе 19-го века шли жаркие споры не только о выборе самобытного пути для России, не только о плюсах и минусах крупного капиталистического производства в сравнении с кооперацией мелких производителей, но и обсуждались опасности машины как таковой. Лучшие умы писали о влиянии крупной фабрики на психику рабочего, о превращении его в винтик огромного механизма, о привычке мыслить «машинами» и свойственными технике категориями утилитарной пользы. Вот как об этом писал Даниил Андреев:

«От всех других явлений духовного и интеллектуального ряда, даже от чистой науки, в значительной степени движимой чувством жажды познания, техника отличается одним: она не может не быть насквозь утилитарной. Психика людей, повседневно работающих в технике, над техникой, с техникой, приучается ко всему на свете подходить с критерием практической полезности. Если человек не сумеет сам заметить эту опасность, если он не отгородит глухой стеной ту сферу своей жизни и деятельности, где властвует техника, от остальных сфер своей жизни и души, он превращается в духовного калеку, духовного импотента, духовного слепца. Нет лучшего способа угасить в себе проблески чего бы то ни было духовного; нет более верного пути к выхолащиванию психики от понимания искусства, от любви к природе, от тяготения к религии, от тоски по мировой гармонии, от жажды любви. [В наше время] развитие техники неизбежно, неотвратимо и оправдано потому, что без него невозможно ни объединение человечества, ни установление того всеобщего материального уровня, который достоин человека. Но горе тем, кто позволил технике властвовать над своей душой.»

Как только социальные практики стали превращаться в «технологии» — вот тогда и произошла первая онтологическая подмена. Произошло наследование плюсов и минусов самой прикладной науки: с одной стороны — возможности переносить и масштабировать технологии, с другой стороны — отрыв от всего живого, от самой личности, от каких-либо идеалов и устоев. Это всё было отброшено как мешающее «чистоте» эксперимента и развитию, лучше сказать — конструированию, социальных технологий.

Ведь даже язык, лексика организатора и деятеля пропиталась терминами из мира машин: технология, инжиниринг, конструирование, модель. В материальной области такой подход нам кажется естественным и даёт возможность для развития, например, в сфере строительства зданий и сооружений — можно проектировать, копировать, ускорять. Но вот перенос такого подхода в область человеческих отношений — это уже опасно.

Переход на «язык» машин, усвоение утилитарной логики машин, отрыв социальных технологий от личности — вот корень зла. А ведь от личности зависит всё. Большая разница, кто организовывает людей: Ганди или Алинский, Алинский или Обама, Обама или Хилари Клинтон, Клинтон или… (и далее по нисходящей).

На вопрос Понтия Пилата «Что есть истина?» человек и машина ответят по-разному. Для человека конечная истина — это ответ на вопрос «Кто?», а не «Что?». Гораздо важнее, КТО организовывает, а не как организовывает и для чего. Потому что «как» и «для чего» выводятся из «кто».

Две тысячи лет назад апостолы собирали сообщества так же, как когда-то собрал учитель их самих. Никому и в голову не приходило действовать по методичке. Ганди запустил социальную революцию, но вряд ли можно представить махатму проповедующим тактику «осмеяния», то есть унижения. Немыслимо ждать от оппонента восприимчивости к критике, готовности к диалогу и компромиссу, если вы нападаете на него. На психологическом уровне радикал разрушает того, кто ему не нравится, а это и близко не лежит к созиданию.

Всё это не значит, что социальные технологии в части organizing нужно признать тупиковыми, но сами специалисты и деятели должно чётко осознавать опасности. Должны понимать, что как только технология была оторвана от личности её автора и носителя, она была оторвана от human вообще.

Таким образом, что хорошо работает в неодушевлённом мире (обособление и перенос технологий), может быть опасным в мире живых людей. При отрыве от духовной сути человека происходит утрата первоначального смысла, ради которого технологии изобретены. Багаж знаний и навыков превращается в набор инструментов манипулирования.

Пытаясь обособить социальные технологии, чтобы исследовать, совершенствовать и копировать их, «социальный технолог» попадает в ловушку технического подхода — подхода внеэтичного по своей сути, который выражается в бездушно-утилитарном отношении к человеку, обществу, окружающему миру.


Тринадцать подмен радикала

Налицо тенденция к подмене сути самого термина community organizer (social organizer). Общинный или социальный организатор объединяет людей ради общественного блага. Если положительный эффект от объединения сводится на нет методами мобилизации, последующими действиями и конечными плодами, если энергия сообщества затягивается в воронку политических спекуляций, а сами люди становятся более зависимыми, то таким «организаторам» нужно придумывать иные названия. Например: political organizer, а лучше radical organizer.

Радикальный организатор вступает на путь подмен, хотя все они есть следствия главной подмены, первой:

1. Внеэтичность (моральный релятивизм) вместо твёрдых этических постулатов.​
2. Радикал вместо созидателя.​
3. Враг вместо оппонента.​
4. Манипулирование вместо просвещения.​
5. Террор вместо убеждения.​
6. Ультиматумы вместо диалога. (Протесты вместо конструктива).​
7. Лозунги вместо решений.​
8. Корысть вместо альтруизма. («Интересы» вместо ценностей).​
9. Паразитизм вместо самообеспечения. (Отъём средств вместо экономической самостоятельности.)​
10. Конструирование вместо взращивания. (Технологии вместо искусства.)​
11. Общественные организации вместо территориальных сообществ (общин).​
12. Общественные движения вместо кооперации.​
13. Развитие сверху, а не снизу.​


Радикальный вывод

У читателя может возникнуть недоумение и усталость от того, что мы слишком много внимания уделяем негативной стороне вопроса. Начав за здравие, с вопросов организации местных сообществ и самоуправления, мы погрузились в сферу радикальных методов политической борьбы и сопутствующих подмен. Но что поделать, если именно в этом и состоит главная угроза — в превращении идей «низовой демократии» и местного развития в ширму для диктатур.

У современной России может не оказаться в запасе 30-40 лет, чтобы спокойно исследовать собственный опыт местного развития и перенимать чужой. Мы можем не успеть получить те положительные результаты общинной и социальной организации, которые накопились на Западе и на Востоке за последние несколько десятилетий. Россия может снова не получить «двадцать лет покоя, внутреннего и внешнего», а это значит, что естественному росту местных сообществ могут помешать радикалы и манипуляторы, вовлекая энергию народа в ловушки более «простых» и «действенных» решений.

Если говорить о подготовке общественных организаторов с целью развития самоуправления, то России в этой области нужно не бояться идти собственным путём. Не бояться ставить под сомнение «эффективные» подходы и устоявшуюся мораль. Вот где нужен по-настоящему радикальный шаг:

1. Убрать доминирование «социально-инженерного» подхода в области общественных отношений. Выработать свою методику воспитания и обучения общественных организаторов.​
2. Отвергнуть «моральный релятивизм» и нравственно-идеологическую «бесцветность» специалистов. Показать идеал общественного организатора как лидера нового типа.​

Может быть, нас ждут удивительные «открытия» на этом пути. Не получится ли со временем так, что единственной действенной и высокой «технологией» социальной организации станет искусство взаимообогащающего, конструктивного, творческого общения, а остальное — от лукавого?

И что для обучения искреннему, плодотворному и взаимовыгодному общению нужны иные учителя, иные школы, иной подход?

[Читать дальше]
[Оглавление]
 
Сверху Снизу